Александра Федина – студентка Театрального училища имени Б. В. Щукина при Государственном академическом театре им. Евгения Вахтангова, ученица Леонида Хейфеца. 5 апреля в Чувашском академическом драматическом театре состоялась премьера ее преддипломного спектакля «Квадратура круга» по пьесе Валентина Катаева. Очередные показы состоятся 14, 26 апреля. Ее педагогам еще предстоит оценить работу студентки. В Чебоксарах же увидели необычайно цельную, энергичную и внятную постановку. Разговор с Александрой Фединой состоялся на следующий день после премьеры.

– Александра, оправдались ли ожидания?

– Я думала, что все будет гораздо сложнее. Хотя во многом и ехала сюда из-за актеров, которых знала по Щепкинскому училищу как очень сильную команду. Я очень ими довольна. Они так «пахали». Для них во многом был непривычен заданный мной ритм. Зато вчера все были такие счастливые, что их так принимают.

– Но зал был вчера «тяжелый» если ты заметила. Ведь все эмоциональные точки были расставлены безукоризненно, а публика в этих местах будто замирала, словно думала – реагировать или нет?

– Да это было. Но на премьере актеры часто бывают в зажиме. Утром на сдаче было еще тяжелее. Когда показывали спектакль художественному руководителю театра, то так «давили», что в итоге перебрали по времени. Я была в ужасе. Спектакль рассчитан на два часа. Шел два с половиной. Ребята просто устали и явно «пережали». С другой стороны тут есть другая опасность, что они потом разыграются и, как говорится, сядут на свои роли. Но я их так вгоняла в этот ритм, что надеюсь – этого не произойдет.

– Есть ощущение, что чего-то не успела? Или наоборот, чувство – да, я сделала это!

– Есть чувство, что сделала. Я вообще-то сомневающийся человек. И свои труды оцениваю строго. Но в данном случае я считаю, что действительно – получилось. Конечно, и не успела чего-то. Но это любой режиссер так скажет. Вот еще чуть-чуть, вот тут подправить, вот здесь добавить. Здесь было бы лучше так или эдак. Времени не хватило, сейчас бы еще «допечь». Финал можно было выстроить лучше. Чтобы актеры там слаженнее работали. Но, в общем, считаю, что сложилось. К тому же, это все! Что выросло, то выросло.

– Ты репетировала два месяца. Какие репетиционные сроки ты считаешь идеальными?

– Чем больше, тем лучше. Идеально – полгода. Хотя на водевиль можно поменьше. Месяца четыре. Просто у каждой вещи свой процесс вырастания, созревания. Цветок не может вырасти нормально за один день, потому что этого кому-то очень захотелось. Когда идет работа в бешеном темпе – не хватает времени все это осмыслить, вникнуть в подробности. А я считаю, что самое главное – это как раз подробности, нюансы. Из них и складывается мозаика, жизнь спектакля. А на это нужно время, чтобы актеры могли все это переварить, пристроиться друг к другу. Вот сейчас пошел самый интересный процесс, когда ребята уже немножко освоились, начинают предлагать свои вещи, обживают пространство. Буквально вчера я окончательно поняла, например, каким должен быть Емельян, что это просто народный поэт-частушечник. Поначалу я хотела делать совершенно другой образ, а когда увидела актера в работе, увидела, что это частушечник, который все время подхлопывает, подтопывает, прибаутки на ходу сочиняет.

– К финалу это как раз проявилось.

– Ну да. А проблема в том, как шли репетиции. То есть, в результате первые две сцены у него не в том ключе. Я изначально представляла Емельяна по-другому, как доморощенного, немного ограниченного поэта. А сейчас получается такой фольклорный персонаж. Вроде шута из «Двенадцатой ночи», который все время выдает народные мудрости, им же самим придуманные. Вчера смотрела, стоя за кулисами, зубами скрипела, понимала, что уже ничего не исправишь. Или тот же самый велосипед. Он выезжает только с двух сторон. А на зрителях посмотрели, ахнули, там же восемь дверей и будет идеально, чтобы велосипед все время появлялся в разных дверях. Ведь этот велосипед такой вездесущий. Но при подготовке спектакля дело даже не столько в репетициях, сколько в постановочной части.

– Есть режиссеры, которые трепетно следят за своими спектаклями уже после выхода, и есть те, кто считает– сделал – из сердца вон! Ты к каким себя относишь?

– Хотела бы понаблюдать. Я тяготею в этом смысле к Фоменко. Он бывает чуть ли не каждом спектакле и потом делает замечания. Для актеров это, конечно, может быть чересчур утомительно. Но периодически это делать необходимо, особенно если спектакль свежий. Допустим, я бы очень хотела перед началом следующего сезона хотя бы недельку порепетировать. Может быть, артисты сделают это своими силами. Но со своей стороны я такие репетиции предложу.

– Кто-нибудь из твоих педагогов приезжал на премьеру?

– Нет, это будет все на пленке.

– Так ярко показать 20-ые годы, это была первоначальная идея, или она потом родилась, с предложениями художника? Не было так – вот это написано про двадцатые – мы двадцатые и покажем. Не хотелось перенести действие в какое-то другое время?

– Я не приверженец переноса действия. Я считаю, что пьеса должна идти в контексте того времени, когда она написана.

– Или нивелировать время?

– Был такой вариант. Но главной все же стала идея стилизации. Чтобы доминировали конструктивизм и супрематизм. Я хотела, чтобы у меня даже тарелки с чашками были в стиле 20-х годов. Чтобы каждая мелочь играла на фоне всей этой колоссальной динамики.

Мы с художником Владимиром Шведовым специально выискивали старые интересные предметы. Почти что заплесневевшие чайник, примус, всякие медные посудины, чемоданы. Но вот тут точно времени не хватило. Предполагались и галстуки, и шарфы такие же.

– Чисто декоративное решение?

– Я сознательно не хотела «застрять» в конкретных реалиях времени, столбить именно московский быт. Хотя у Катаева в пьесе много указаний на этот счет. Во времени мне важен был именно стиль. А психология персонажей, поведение – все уже вполне наше, современное. Никаких там копаний, политики, идеологии.

– Но меня поразило, что когда в финале вся эта карусель с красными флагами завертелась, она была похожа именно на воронку времени. И эта внезапная остановка, темнота и шум уходящего поезда. Будто была подведена какая-то черта. И это было так трагически после всего молодого веселья.

– И все-таки политический аспект я не брала, только временной. Но в смысле чувств и эмоций, конечно, водевиль водевилем, но хотелось выйти на другой масштаб.

– Ты очень сочувственно отнеслась к этим персонажам. Они как бесшабашные дети.

– Да. Вот в финале вроде как все устроилось. Но поезд уходит, а жизнь не останавливается, она крутится дальше. И, как говорится, то прошло, пройдет и это. И хотелось бы, чтобы этот элемент грусти присутствовал.

– Образ паровоза, как он возник?

– Все началось с песни «Наш паровоз, вперед лети!». Она мне так понравилась, что я сразу решила использовать ее в спектакле. А потом подумала, почему просто использовать, сделаю ее лейтмотивом! И постепенно она стала все под себя подминать. Паровоз вырос в символ. Мы и с художником сразу стали много говорить на эту тему. То есть, образ стал диктовать развитие спектакля. И композитору я тоже сразу предложила этот образ: пусть поезд звучит реально, присутствует в музыке. Начинается же с того, что поезд откуда-то издалека выезжает, и закручивается интрига. Когда семейная жизнь героев разваливается, разваливается и паровоз, покатились шестеренки. А потом обновленный поезд едет дальше.

– Музыка тоже очень интересная. Там были поразительные куски с чувашскими мотивами.

– Алена Прокопьева родом из Чебоксар. Когда я в поисках композитора пришла в академию музыки им. Гнесиных, на кафедру композиции, и сказала, что еду ставить спектакль в Чебоксары, то там сразу назвали Алену. И я предложила непременно использовать в музыке для спектакля чувашские мотивы. Она специально включала такие куски в песни тех лет. Например, мужской танец на троих мы хотели стилизовать сразу и под народный и под рок-н-ролл. Нашли ансамбль «Уяв», очень понравилось там музыкальное сопровождение. Взяли решающий мотив. Валерий Яковлев потом очень смеялся. Оказалось, что это марийская народная мелодия. В результате получился полный интернационал. Марийцы приехали на премьеру, очень радовались.

– И это очень мощно, когда парни танцуют, с марийскими барабанами, просто потрясающе.

– Они уставшие были после всех прогонов. Валера Карпов еще мощнее это делает. На премьере он чуть-чуть убавил. Как и в акробатике. Потому что не в состоянии был выдать на все сто. Слишком большая нагрузка. Акробатические номера нельзя делать при усталости. Это просто опасно. Некоторые вещи я запретила делать на премьере. Но он все равно сделал практически все, что хотел. Даже фляк. А там еще дорожка была из прыжков.

– Никто не жаловался, что столько надо прыгать, бегать, лазить?

– Нет, они с таким энтузиазмом все это приняли. Загорелись, как дети. Например, Владимир Семенов, играющий Флавия. Я представляла – заслуженный артист, режиссер, могут быть проблемы, как он меня воспримет. А он увидел конструкции, и тут же спросил: – «Можно я вот здесь залезу, там спрыгну?». Я даже уточнила: – «А вы уверены в этом?». Он: – «Я хочу!». Двухметровая высота, по технике безопасности нельзя. Он так расстроился, что у него это сняли. Геннадий Большаков тоже все время рвался в бой, он то и дело начинал такие штуки выделывать, что я не успевала его удерживать.

– Водевиль должен состоять из каких-то гэгов, трюков. Как это все придумывалось? Ты сразу предлагала их «пакетом», или это нарабатывалось постепенно и совместно?

– В равном соотношении. С одной стороны что-то было придумано изначально, когда я еще сюда ехала. Что-то придумывала уже здесь. Вот это, например, «давайте мы все тут на паровозе будем ездить». Но в процессе репетиций, конечно, очень много пришло от актеров. Например, наш Абрамчик, Саша Петров, оказался такой придумщик в этом плане. Он и себе и другим такие интересные приспособления и ходы придумывал. Всю акробатику вообще Валера с Сашей сами начали предлагать. Я посмотрела, поняла, что они это хорошо могут делать, и вцепилась в это. Того же Емельяна кроме Куракова репетировал и Большаков, и Геннадий очень много предлагал интересных ходов. Он придумал, например, что когда Емельян только появляется, он со всеми по-разному здоровается. Кураков это тоже освоил.

– Ты хочешь быть поэтом или ремесленником? Сейчас модны такие деления.

– Все это лишь модные разговоры! Искусство – с одной стороны ремесло, а с другой – самая высокая поэзия. Но это закон искусства. Что театр, что живопись. Художник должен знать, как нарисовать квадрат. Есть ремесло, которому нужно научиться. И есть личная фантазия, личный полет творчества, мысли. Я считаю, что это такие вещи, которые нельзя разделять.

– Тебе было интересно здесь использовать имеющиеся актерские наработки или вывести актеров на то, чего они еще никогда не делали?

– Здесь для меня было непаханое поле. Хотя я, конечно, воспользовалась какими-то наработками, тем, что они умеют. Я смотрела репертуарные спектакли, изучала. Но считаю, что всегда нужно стремиться к новым граням. Открывать их в актерах. Потому что штампы очень быстро вырабатываются. А настоящему актеру всегда хочется другого плана, ведь он себя не видит со стороны. И дело режиссера – их в эту другую сторону развернуть. Заставить даже иногда. Большое количество штампов лишает игру жизни.

– Как говорят, плохой актер – это пять штампов, а хороший – двести.

– Да. Надо их просто умело использовать. И всегда что-то новенькое артистам подкидывать, то, что их выбивает из колеи. Допустим, как «хохотушку» Андрееву сделать деловой Антониной с книжками по марксизму-ленинизму. У нас даже перебор в эту сторону получился. Она должна стать настоящей женщиной в конце. Как в «Весне». Или голливудской «Ниночке».

– Ты им фильмы показывала?

– Да. Грех не воспользоваться мировым багажом.

– Ты не сторонник провоцировать артистов, мучить их. Чтобы добиться нужных эмоций?

– Нет, этого я вообще не люблю. Лучше предлагать такие неожиданные ходы, которые могут поставить их в тупик и заставить думать. В этом смысле я тоже ориентируюсь на Фоменко и Женовача. Так увлечь актера, дать такое направление, чтобы актеры начали в этом «вариться» и сами неосознанно начали попадать в нужную колею. И для этого не слова нужны, а обычные физические действия, словами актера не «зацепишь». Но это, конечно, уже высший пилотаж.

– Тебя уговаривают приехать еще?

– Да. Я бы тоже этого хотела. Мне понравилось. Я тут так повзрослела, пока делала спектакль. Столько всего осознала на этой работе. Например, что хорошая школа, это действительно великая штука. И актеры – это, конечно, главное. Здесь мы с ними говорили на одном языке. В одном городе меня долго спрашивали про концепцию спектакля, требовали каких-то теоретических изысканий. А простого языка, «птичьего», когда на пальцах покажешь, и актер поймет – не понимали. А здесь такая легкость была. Это дорого стоит.

Беседовала Рита Кириллова