Вячеслав Оринов последовательно и настойчиво «утверждает» Чехова в репертуаре ТЮЗа. Когда-то он сам играл Тригорина в «Чайке», поставленной Иосифом Дмитриевым. Затем были «Дядя Ваня», «Три сестры» и, наконец, «Вишневый сад».

Фокусы Шарлотты.

«Вишневый сад» — это первая из чеховских пьес, поставленных на сцене ТЮЗа на русском языке. Шаг для национальной труппы ответственный, так как при всей «двуязычности» актеров погрешностей в произношении и интонации избежать трудно. В сущности, проблем перевода чеховских пьес вроде бы не существует. Хочется надеяться, что театр поставил Чехова «без перевода» с целью приблизить своего зрителя к первозданному звучанию классической пьесы. Кроме того, чеховская пьеса остается обязательным пунктом школьной программы. И, стало быть, у «юных зрителей» и их наставников существует прямая заинтересованность познакомиться с самой прозрачной и абстрактной, музыкальной и загадочной пьесой русского драматурга в сценическом, естественном для драматургического произведения воплощении.

Режиссерский принцип В. Оринова — не превращать чеховские «комедии» в слезную драму. Легкость, живость, с какой актеры буквально «летают» по сцене, делают спектакли динамичными, бодрыми. Этот «Вишневый сад» — безусловно, комедия, нелепая кутерьма, в которой, по словам Лопахина, «мы друг перед другом нос дерем, а жизнь знай себе проходит…»

Наиболее удачным оказался внешний пласт спектакля: характерные роли, второстепенные персонажи. Замечательно отвратителен лакей Яша Валерия Михеева. Тут все к месту: «заграничный» берет, рыжие щегольские усики, статная фигура и вороватые движения: с оглядкой «тискает» Дуняшу, втихую «вылакал» шампанское, зато громко открещивается от матери. На сообщение о том, что та пришла с ним проститься, «машет руками» и добавляет: «Выводят только из терпения».

Гротескно-комична и убедительна Шарлота Ивановна Татьяны Зайцевой-Ильиной с ее шепелявостью, иностранным акцентом, хромотой и стойкой мизантропией. Удачно «сконструирован» костюм актрисы.

Хороша Дуняша Алевтины Семеновой: обаяние, прическа, жесты, самозабвенная радость бытия. Мудрое пророчество Фирса («Закрутишься ты») Дуняша реализует буквально на глазах зрителя, кружась по сцене, поочередно млея то от недвусмысленных жестов Лопахина, то от предложения Епиходова, то от похотливых ласк Яши, то от слов чиновника с почты. В результате возникает восхитительная пародия на барышню: «И если вы, Яша, обманете меня, то я не знаю, что будет с моими нервами…»

«Прохожий» Николая Дмитриева достаточно «инфернален», что вполне соответствует роли, но парик набекрень вместо «белой потасканной фуражки» придает его облику бутафорский оттенок, а во фразе «позвольте голодному россиянину» слишком ощутим местный акцент.

Вывести на сцену «Тень матери Раневской» в «Вишневом саде», видимо, равносильно постановке «Гамлета» без «Тени отца Гамлета». Очень смелый режиссерский прием. Правда, без подобных «вольностей» невозможно представить спектакли В. Оринова.

Раневская и Петя — украшение спектакля.

Епиходов Александра Степанова вполне традиционен. Хороши его заплатки на локтях, трогательно отношение к Дуняше, но речевые несуразности этого персонажа недостаточно четко артикулируются. Правда, виноват в этом не актер, а донельзя «размытые» границы литературной речи. Мы так отвыкли от правильной, красивой русской речи, что неправильности, резавшие ухо чеховским современникам, принимаются зрительным залом за норму.

Симеонов-Пищик Юрия Капсулова слишком мало похож на помещика, даже столь жалкого, как его герой. Очень много экспрессии, излишних движений, но «звуковой» образ недостаточно адекватен.

Вот Петя Трофимов Дмитрия Петрова — очень точное попадание. Пафос его речей не наигран, он трогателен и интеллигентен, нелеп и обаятелен в одно и то же время. Удивительно чеховский персонаж, как и Варя Ольги Почалкиной. Правда, на шумных дневных спектаклях Варю трудно расслышать, но ее облик, длинная узкая юбка, тугой узел волос, серо-блеклые тона одежды, а главное, обреченный вид графически точно воссоздают образ «Вари?монашки». Она еще хлопочет, но уже знает, что не быть ей «мадам Лопахиной» и не на кого ей тут опереться: продадут все.

Аня Ольги Михайловой покоряет детскостью, наивностью. Ленты, платья — все уместно. Может быть, еще чуть более жизнерадостной хотелось бы видеть ее в некоторых сценах, потому что ужаса совершающегося события она при всем сочувствии к матери осознать не в силах. Перед ней-то открывается «новая жизнь», и она пока что склонна воспринимать ее только через «розовые очки».

Гаев Дмитрия Михайлова замечателен. Характер угадан, реализуется точно, со вкусом, реплики звучат корректно, значимы паузы, нюансы. Чувства (любовь к Ане и сестре, брезгливость по отношению к Яше) явлены зрителю выразительно. Единственный недостаток — актер слишком молод и стремителен для этой роли.

Роль Лопахина, как известно, Чехов считал ключевой в спектакле. Николай Тарасов делает все возможное, чтобы утвердить своего героя. Но то ли свите не удается убедительно «сыграть» короля, то ли что-то не сложилось в этом спектакле, но Лопахин здесь не занял подобающего ему места. Типаж, кажется, вполне современный: «новый русский», занятый «честным капиталистическим» трудом. И все же деятельность Лопахина не одобряется не только «облезлым барином» Петей Трофимовым, сравнившим его с «хищным зверем, съедающим все, что попадается ему на пути», но и автором.

Фирс заслуженного артиста Чувашии Василия Павлова покоряет какой-то чеховской неоднозначностью. Несколько смущают речевые огрехи, например, мягкие шипящие, некоторые особенности интонации, но они искупаются игрой. Хотя этому Фирсу трудно дать на вид 87, зато актер великолепно пользуется голосом, звучащим как-то приглушенно, придавлено, с прорывающимися фальцетными возгласами. Фирс В. Павлова мудр народной мудростью, за каждым его словом — опыт, но он персонаж комедии, поскольку и жизнь, и смерть его, все принесено в жертву.

Хороша Дуняша!

Образ Раневской в исполнении Натальи Алексеевой украшает спектакль. В ней покоряет все: и хрупкость, и беззащитная улыбка, и очень чистая без акцента речь, и высокий тембр голоса. Эта Раневская по-настоящему пленительна, добра, на ней естественно смотрятся «парижские» наряды, она, как и положено героине, напрочь лишена «такта действительности». И зрителям легко поверить, что эта женщина полностью зависит от лакея Яши, от парижского любовника, от обстоятельств, что она не способна сопротивляться ничему и никому, что пьяный ли прохожий или кто другой сумеют получить с нее все, что им вздумается. Она прекрасна и жалка, но след ее на земле по-настоящему страшен, как след Черного монаха из одноименной чеховской повести.

Спектакль в целом складывается в единый образ. Он очень красив (художник Ольга Ежкова). Хороши символические вишневые деревья, эффектно охваченные красным освещением в момент сообщения известия о продаже сада. Сад будто объят пламенем, либо истекает кровью.

Но настроение спектакля в большей степени создается тонким и тактичным музыкальным сопровождением (музыкальное оформление спектакля осуществил Арнольд Бударин). Тут и замечательно стилизованная мелодия еврейского оркестра, и великолепный вальс, ставший лейтмотивом, музыкальным образом спектакля.

Конечно, нынче почти невозможно в театре играть пьесу в 4 действия с тремя антрактами. Даже в оперных спектаклях порой «сливают» два действия в одно. Но в пьесах Чехова такому соединению, к примеру, первого и второго действия сопротивляется драматургическая природа. Так, в «Чайке», между третьим и четвертым действием проходит два года. В «Вишневом саде» весна сменяется летом, вместо утра — вечер. Иное самочувствие персонажей. Актеры все делают правильно, а вот зритель перестроиться не успевает. То же самое и между третьим и четвертым действиями. Впору ввести в пьесу «музыкальные антракты», то есть увеличить паузу между актами.

И еще момент. Замечательно декорированный спектакль пробуксовывает во втором акте. Ремарка, рисующая обстановку второго акта, весьма содержательна, в ней присутствуют и «покривившаяся часовенка», и «большие камни, когда-то бывшие, по-видимому, могильными плитами…» Как истолковать эти авторские подсказки? Второй акт посвящен размышлениям о жизни. Часовня и плиты, вероятнее всего, символы прошедшего времени, прошумевших жизней предков. А в спектакле оформление сцены не создает необходимого ощущения «заданных автором» времени и пространства.

Итак, поздравим театр с премьерой. Чеховские пьесы — школа ансамбля, школа высокой культуры для молодых актеров. А для учеников и учителей — счастливая возможность увидеть самую сложную для чтения, анализа, интерпретации чеховскую пьесу на сцене.